Эта история случилась со мной в 1965 году. В начале лета я демобилизовался из армии после срочной службы, и пару месяцев отдыхал. Решил, что имею право после трех лет непрерывного напряжения расслабиться. В те времена тунеядцев не жаловали — не то что сейчас. Поэтому, когда положенный по закону месяц отпуска истек, родители в один голос начали твердить, что пора бы куда­ нибудь пристроиться на работу или поступить учиться. И стал я потихоньку подыскивать себе что­ то. Но нигде зарплату больше ста рублей не давали, а за такие деньги мне горбатиться не хотелось.

Все решила случайность. Сижу я как ­то на лавочке во дворе, скучаю. И вдруг вижу, въезжает новенький «Москвич», и из него выходит здоровенный детина. «Да это же Лешка — мой кореш!» Я глазам своим не поверил — как изменился парень. Он меня был старше на два года, служил во флоте и год назад вернулся. Вот только до сегодняшнего дня я его и не видел. А тут такое эффектное появление — сразу на машине.
Мы обнялись, взяли пивка, и пошел у нас разговор. Оказалось, что Лешка после службы также маялся в поисках работы, как и я, а потом ему умный человек подсказал, что нужно на север завербоваться. Так он и сделал — попал в бригаду вальщиков леса. Тяжелые условия, жить нужно в бытовке, женщин совсем нет. Но зато за месяц такие деньжищи отваливают, что мама не горюй. Лешка за полгода на свою машину заработал, да еще осталось. Отпуск уже кончается, и пора ему уже возвращаться назад

Ну, у меня сразу же мысль возникла с ним поехать. Оказалось, что у них в бригаде сейчас недобор, так что меня возьмут. Неделю я документы оформлял, и тут важную роль сыграл тот факт, что я только из армии вернулся. Какой­то допуск был нужен, и я его без труда получил. Отец с матерью опечалились, но возражать не стали — по крайней мере, теперь я при деле буду.

Двое суток на поезде, потом вертолет, и в завершение три часа на вездеходе — так я оказался в том месте, которое мне рекламировал Леха. Мужики там работали суровые — бывшие заключенные, которые ничего кроме валки деревьев делать не умели. Приняли меня хорошо, посвятили в лесорубы, и на следующий день я уже получил бензопилу. До лесоповала меня, разумеется, не допустили — поставили сучьё опиливать. Нудная неинтересная работа, которую надо кому­то выполнять. Совсем другое дело, когда ты валишь корабельную сосну — это песня! Истинное творчество вперемешку с адреналином.

Только через три месяца я впервые попробовал, и больше ни о чем не мог мечтать, как об этом. И вновь все решила случайность — один из вальщиков заболел, и его отправили на «большую землю». Его место в строю занял я.

Где­то через месяц я начал чувствовать душу деревьев, слышать, как они кричат перед смертью, молят о пощаде. Мне стали сниться по ночам разговоры с ними, и я просыпался от ужаса.

Однажды мы вышли на участок с очень качественными стволами. Даже наш видавший виды бригадир такой красоты не мог припомнить. Жалко было валить, но ничего другого не оставалось. Эти деревья умирали молча, как будто презирая нас — их убийц. Жутко мне стало тогда, скрывать не буду.

Как­то раз я подтащил пилу к одной из сосен и только решил сделать первый надпил, как услышал в своей голове голос: «Только попробуй, и умрешь!» Я вздрогнул и заглушил двигатель. Ноги подкашивались как ватные, и я сел на пень. Тут подходит ко мне Леха и спрашивает, в чем дело. А я ему ответить ничего не могу — язык отнимается. Видимо, он решил, что я переутомился, и взялся помочь. Завел пилу и стал вгрызаться ею в кору.

И тут я заметил какое­-то движение наверху и заорал что было сил. Леха с трудом услышал меня сквозь рев движка, повернул ко мне голову, и в этот момент на него упала здоровенная сухая ветка. Пробив своим концом шапку, она вошла в мозг моего друга. Оседая, он выпустил из рук пилу, и та, выскочив из пропила, превратилась в мясорубку. К тому моменту, когда мы поймали ее, все вокруг оказалось забрызгано кровью. Спасти Леху было уже невозможно — конвульсии быстро закончились, и он испустил дух.

После этого случая всех нас замучили следователи, но у меня хватило ума не рассказывать им ничего о голосах деревьев. Иначе в дурку бы загремел. Я наотрез отказался продолжать работу, получил расчет и вернулся в Москву. Теперь меня уже устраивали сто рублей в месяц — по крайней мере, хоть в живых останешься.